Ненависть. Белый, ослепительно-яркий шар в районе солнечного сплетения. Он растет, свет становится ещё ярче, ещё холодней. Потом этот шар взрывается, разлетается миллионами осколков, как те, что поразили сердце Кая в детской сказке. Осколки рвут его изнутри, растворяются в крови, отравляя её. Вены чернеют и это слишком хорошо видно сквозь тонкую, почти прозрачную кожу. Черная кровь, белая ярость, гонимая сердцем паутиной оплетает все органы. Сетью вен и артерий опутан мозг. Когда отравленная кровь достигает легких, становится больно дышать. Воздух вокруг пронзительно-чистый, слишком разреженный и каждый вдох остро ощущается всем телом, словно через него пропустили электрический ток. Ненависть рвется наружу, пальцы дрожат, сжимаются, и хрустальный бокал разлетается осколками, на миг показавшимися звездами в холодном электрическом свете. Вино на белоснежной скатерти кажется кровью, а может это и есть кровь с израненных ладоней?

Джон корчится на холодном кафеле, задыхаясь от разрывающей его ненависти. Ногти до крови врезаются в ладони. Изо рта льется кровь, наверное, он прокусил язык. Все тело сотрясает дрожь, Джон чувствует предательскую слабость, знает, что жалок сейчас, скуля от скручивающей его внутренности боли. Через полчаса станет легче, он помнит это. Скоро к нему вернется разум и силы, чтобы встать с пола. Это всего лишь фантом, только видение. Он помнил серьезные лица врачей, объясняющих ему природу его припадков. Наверно, ему надо было их послушаться и остаться в больнице. «Родни любил больничную еду». Совершенно некстати эта мысль засела у него в голове. Последние пятнадцать лет его общение с ученым сводилось к пятиминутному телефонному разговору раз в год. Джон был рад этому. Ему совсем не хотелось видеть постаревшее лицо друга, все те же искры, зажигавшиеся в глазах Маккея, когда он совершал очередное гениальное открытие. Наверно, ученый был прав, но Джон не мог удержаться от детской обиды. Ему хотелось спросить у Родни: «Неужели ты не видишь, что все это подделка?». Он знал, что ученый не поймет.
Прошло так много времени, Джон и сам уже сомневался, не была ли Атлантида его бредом. Но разве может быть выдумкой тот апокалипсис, который словно отпечатался на внутренней стороне его век? Разве он мог придумать кровь и огонь, стоны друзей и торжествующий оскал рейфа, который плюнул тогда в лицо Джона, также как сейчас, бессильно лежащего на полу? Шеппард никогда не забудет тот плевок. Он пришел в ярость от презрения, ведь он всю жизнь доказывал что-то, то ли семье, то ли судьбе, в которую не верил. Тогда Джон смог встать, встать и убить самодовольного ублюдка, опрометчиво повернувшегося к нему спиной. Но сейчас не мог даже пошевелиться, стараясь вынырнуть из кровавого тумана своих воспоминаний. Ещё несколько секунд он видел перед собой белый кафель с потеками крови, а потом его снова накрыло.
Назло врагам, назло всей команде Атлантиды, так красиво и так бессмысленно погибшей, Джон собирался выжить. Если повезет он отомстит за гибель товарищей, но сейчас надо думать лишь о том как выбраться отсюда, иначе не хватит сил. Он не понимал, откуда взялась эта упрямая злость, силы, заставлявшие его, измученного многочасовой перестрелкой, едва живого идти. Джон помнил, как Родни объяснял ему, что поставил сложную систему самоуничтожения на Врата: при их активации взрывалась вся Атлантида. Но Маккей, хоть и был склонен к фатализму, все же создал дезактивирующую программу, на случай, если Атлантиду удастся спасти. Проблема была в том, что ученый не успел рассказать Джону, как ее запустить. Шеппард подобрался к залу управления. У пульта стояло двое рейфов, ещё с десяток охраняли комнату по периметру. Осторожно отойдя назад, в коридор, Джон присел на пол, сжимая раскалывающуюся голову, пытаясь вспомнить, видел ли смерть Маккея. В зале управления рейфы добились какого-то успеха во взломе системы Родни. Коридор был маленький, совсем незаметный, поэтому Джон надеялся переждать здесь некоторое время.

Глядя на трещинки в полу, Джон все еще напряженно вспоминал, где последний раз видел Маккея. Голову разрывало изнутри, каждый шорох отзывался дикой болью. А потом ему показалось, что в уши вливают раскаленный свинец. Трубка трезвонила совсем рядом, кажется она лежала на столе. Застонав, он рывком поднялся с пола, вцепившись в стол, чтобы не упасть. Перед глазами плясали разноцветные круги. Ещё двадцать секунд ушло на то, чтобы зрение восстановилось, а звон в ушах перестал казаться невыносимым. Он протянул руку к телефону. Пальцы дрожали, он едва не выронил трубку, которая стала весить не меньше пятидесяти килограммов . «Алло», - не будь он весь сосредоточен на том, чтобы не выронить трубку, то сам испугался бы собственного голоса. Измученный и хриплый, словно его пытали. Кажется, на том конце провода его тоже испугались. Потом тонким голоском какая-то девушка пролепетала про необходимость оплатить счета. Джон всегда забывал об этом. На Атлантиде таких мелочей не было. Извинившись и пообещав завтра же всё уладить, он бросил трубку. Телефон выскользнул из разжавшихся пальцев, грохнувшись на пол. Через секунду за ним последовал Джон.

Маккей был в ангаре. Эта мысль заполнила его сознание. Пока ему везло, но пройти из зала управления в ангар, не наткнувшись на рейфов было невозможно. Значит, их надо отвлечь – мысль была проста и логична, только как это сделать?
Видимо, судьба ещё была на его стороне: раздался сигнал из дальних лабораторий, и все поспешили туда. Надо было успеть добраться до ангара и вернуться сюда, желательно – с Родни. Встать было трудно, удержаться на ногах – невозможно. С третьей попытки он сделал несколько шагов, и ободренный таким успехом, поплелся в ангар, старательно выбирая обходные коридоры. В ангаре было лишь двое рейфов, но и это было слишком много. Они шли между трупами, вглядываясь в лица, искали живых. Ронон тоже был здесь. Сатединянин дрался, как демон, убил два десятка рейфов, баррикадой лежавших вокруг него. Мысленно простившись с другом, Джон усилием воли отвел глаза, сдерживая ненависть, горячей волной подкатившую к горлу. Злость – дурной советчик, а ему надо найти Родни. Джон прокрался к телу Ронона, прижимаясь к стенке. Декс сжимал неизменный пистолет в руке. Шеппард осторожно разжал холодные пальцы, пистолет приятной тяжестью лег в руку. Выбрав момент, когда один из рейфов склонился над чьим-то телом, Джон атаковал второго со спины, тут же спрятавшись за гору мертвых тел. Через пять минут с рейфами было покончено. Один заряд задел плечо, так что Шеппард не чувствовал руку.
Где же Маккей? Ученый обнаружился у противоположной стены с компьютером в руках. Его лицо было залито кровью, нога неестественно вывернута. Ни на что особо не надеясь, Джон пощупал пульс. Шеппард не верил ни в богов, ни в судьбу, и никогда ни о чем не просил, но сейчас молил небо, чтобы жизнь Маккея не оборвалась в заваленном трупами ангаре. Артерия под пальцами Джона слабо, еле заметно билась.
Тащить Родни было тяжело, но осознание появившегося шанса придавало Джону сил. Рейфы все ещё возились в лабораториях. Положив Маккея на пол в уже знакомом коридоре, Джон попытался привести его в чувство. Минут через пять Родни наконец открыл глаза.
В следующие полчаса Джон выяснил, что программа Родни чуть-чуть меняла первоначальную: можно было совершить единственный прыжок, и только на Землю, после чего город Древних, согласно плану, взрывался. Шеппард надеялся остаться в галактике Пегас, но Дедал сейчас был на Земле, вернее будет через две недели вместе с Дженнифер, Тейлой (она согласилась уйти лишь ради сына) и ещё несколькими людьми, кому было что терять. Он все равно вернется сюда и отплатит всем и за все. Не будет больше сделок, уступок и выверенных дипломатических отношений. Он будет убивать. Бескомпромиссно и беспощадно. Где-то в глубине души он чувствовал глубокий ужас, оттого что превращается в такое чудовище, но гораздо сильнее отвращения было удовольствие. Острое и сладкое наслаждение хищника заполняло его сущность.
Итак, решено, он с Родни пройдет через Врата на Землю, а потом вернется на Дедале. Надо только дождаться ночи, рейфы снова заполнили зал управления. Поудобнее устроив Родни, который вскоре забылся тяжелым сном, Джон приготовился провести несколько часов в напряженном ожидании, но теперь, когда не надо было спешить, он чувствовал себя так, словно последние десять лет провел на каторге.
Через минуту он уже спал. Кошмар последних месяцев не отпустил его и во сне. Он снова видел Лорна, Радека, лица мелькали перед глазами, страшные, искаженные страхом и болью, они отзывались глухой тяжелой ненавистью в сердце. Как могла его Атлантида, его сказка, его жизнь рухнуть, превратиться в кровавый бред? И Джон возненавидел свою жизнь. Истово и рьяно, целиком отдаваясь ослепительной ярости, кипящей в черной крови. Он ненавидел того рейфа, кто смог убедить своих несговорчивых сородичей объединится, превратив их отряды в идеально отлаженные боевые машины, без страха и сомнений бросавшихся на лучшие в галактике военные базы. Ненавидел Вулси за то, что этот педант не рискнул объединиться с ульем Тодда, когда он поставив все на карту предложил им военный союз. Когда их командующий счел, что риск оправдан, все, что мог сделать для них Тодд – это отвлечь своих собратьев, дав Родни время закончить и отладить систему самоуничтожения. Шеппард знал, что несправедлив, но рейф вызывал у него гораздо больше симпатий, чем Вулси. «Вейр рискнула бы, и Саманта тоже» - Горькие сожаления не отпускали его даже теперь, когда Вулси был мертв, как и вся Атлантида, и ничего нельзя было исправить.
Родни застонал во сне и Джон проснулся, все ещё чувствуя душную, липкую ненависть, опутавшую его. Хорошо, что рядом был Родни. О нем надо было позаботиться, Джон не даст ему умереть, не бросится на рейфов, шумящих за стеной, уже считающих себя хозяевами Атлантиды, как бы ему ни хотелось.
Маккей, несмотря на свое состояние, ухудшавшееся с каждым часом смог подсоединится к системам города с компьютера, который так и не выпустил из рук. Рейфы удивляясь странной команде всем собраться на пирсе, все же последовали указанию.
Джон как мог быстро, таща на себе Родни подошел к панели управления. Маккей заметно оживился, барабаня пальцами по клавишам. На его измученном лице даже появилась подобие обычной самодовольной улыбки. Джон напряженно всматривался в темноту коридоров, ожидая топота и криков, когда рейфы поймут, что их обманули. Но вопреки закону подлости Врата открылись, а рейфов пока не было слышно. Голубое мерцание обещало помощь, новые надежды, означало, что они ещё не проиграли.
- Давай быстрее, Врата закроются через две минуты, и Атлантида взорвется! – В голосе Маккея послышались нотки истерики. Джон пошел, взвалив на себя Родни, качаясь из стороны в сторону и спотыкаясь на каждом шагу. Родни что-то обеспокоенно бубнил. Врата призывно сияли. И вот знакомое чувство переноса. Перед тем, как упасть в обморок, Шеппард ещё заметил удивленные лица вскочивших со своих мест людей.

Пролежав три дня в больнице, Джон не выдержал больше и потребовал встречи с командованием. В комнате, пронизанной солнечным светом, ароматом душистого чая и ощущением покоя ему что-то объясняли спокойными, уверенными голосами люди, не бывавшие в галактике Пегас, не знавшие, не пролившие ни капли крови за свою мечту. Потянулись бесконечные дни, наполненные гневом Джона и спокойными отказами людей, не хотевших рисковать. Понимание, что все было зря, что он никогда больше не попадет в галактику Пегас, не увидит смерть своих врагов, превратилось в черное отчаяние, после того, как не вернулся Дедал.

Родни сказал, что перед прыжком в гиперпространство в корабль попало несколько зарядов, один из которых мог повредить гипер-двигатель. Джон почти не слушал его, чувствуя холодную пустоту внутри. По сравнению с этим мертвенным льдом, сковавшим его сердце, ненависть была такой яркой, живой, горячей, что он не мог ей противиться. Ночью он видел Атлантиду – город его надежд. Все были живы. Свирепо улыбался Ронон, бросаясь на врагов, нежно и ласково улыбалась Тейла, качая на руках Торрена-Джона, робко и радостно улыбался Радек, и Вейр, и Саманта, и даже Вулси – все его друзья были с ним, улыбались ему во снах – и тем больней было просыпаться. Теперь он подолгу оставался лежать в постели, пытаясь удержать сон, вырвать у душной, суетливой Земли кусочек свободы, свою Атлантиду, которую больше никогда не увидит.

И он мечтал заплатить – всеми оставшимися ему годами, своей памятью, душой, свободой, чтобы ещё хоть раз увидеть Атлантиду, друзей, живых и здоровых. Он почти не выходил из дома, в звенящей тишине ловя обрывки слов, улыбаясь в ответ Тейле, Ронону, Лорну, Дженифер, Элизабет. Как-то раз к нему зашел Родни. И это было странно – видеть не смутный призрак, а настоящего, живого человека, человека, который был частью его снов, с которым можно было вспомнить Атлантиду, рейфов, погибших друзей. Но Маккей на понимал его, не хотел слушать Джона, рассказывал что-то о важном проекте, и Шеппард стал избегать встреч с ним. Родни, нашедший на Земле новую жизнь, был надгробием Атлантиды, последним рухнувшим форпостом его надежды.

Все чаще к Джону стала возвращаться ненависть, и он в бешенстве разбивал, рвал в клочья все, что попадалось под руку. Ненависть – круги под глазами, содранная на костяшках кожа, искусанные в кровь губы, мечущийся, отчаянный взгляд. Его тянуло на крыши, где яростный, колючий ветер напоминал о его прежней яркой и бурной жизни, где не было стен, не было серости. Он мог часами стоять, глядя вверх, раскинув руки, ловя холодные порывы, хлеставшие его по лицу. Наверно, он сошел с ума. Этот приговор он читал в глазах врачей, которых вызвал Родни, пришедший во время очередного приступа ненависти. Джон бросился тогда на него, опомнившись в последний момент.

Порой он выходил из дома и шел в глухие, опасно-темные переулки. Четверо на одного и стена за спиной. Из легких выбивали воздух, со всей дури впечатывали лицом в стену. Боль только подстегивала. Наверно, когда он улыбался – с разбитым лицом, в порванной рубашке, с диким упоением во взгляде это было эффектно. И он бросался на тех, кто опрометчиво посчитал его легкой добычей, и бил – того, кто был ближе в солнечное сплетение, следующего локтем в челюсть, увернутся от удара со спины, развернутся и ударить кулаком в ухо. Он уходил под утро весь в крови, своей и чужой, с кристально-чистым безумным взглядом.
Порой его накрывало на улице – он падал на колени, скребя пальцами асфальт, а на изнанке век – отпечатавшаяся навсегда Атлантида: солнечные блики на спокойной глади океана, смех Тейлы, голубое сияние Врат, наполненные светом комнаты и коридоры, и рвущий легкие ветер на башне…

Стоя на крыше Джон улыбался, улыбался шагая вперед – к Атлантиде.

P.S. Вот до чего можно додуматься на утро, после ночи непрерывного просмотра Атлантиды и шести чашек кофе натощак.