|
GreenTea
|
Дата: Пятница, 22 Июня 2012, 23:44 | Сообщение # 262
|
По ту сторону врат
Группа:
Свои
Сообщений: 584
Статус: где-то там
|
Quote (tatyanka) Так что, Грин, продочку давай уже пиши.
Пишу  9ой, а сюда-то я забыла вывесить проду. Ай-яй мне, вечером выложу)
Quote (Al123pot) GreenTea, повезло Вам, что для поиска использовали Яндекс, если бы решили использовать Google, то ссылку на ВВВ не нашли
А может, фишка в том, что я сейчас в Крыму, а отсюда немножко другие сайты поисковик показывает (давно это, кстати, замечено - в разных странах разный набор сайтов у одного и того же поисковика)Добавлено (22 Июнь 2012, 23:44)
---------------------------------------------
Так, исправляюсь и вывешиваю забытую проду )))
***
Проспала. Понятия не имею, как так вышло, ведь после ухода Тимирязева я была слишком взбудоражена, чтобы спать, однако же вот – заснула. И проспала, проспала, проспала!
В шесть кончалась ночная смена в хирургии, в семь начинался дневной приём в терапии, а перерыв между ними Тимирязев посвящал гигиеническим процедурам. По вполне ясным причинам мыться в общем душе для персонала рейф не мог – там даже дверей на кабинках не было, не говоря об отдельной раздевалке, - и я сняла неподалёку квартиру с ванной. Час на искупаться - это не так уж много, если учесть дорогу туда и обратно, так что утро у нас было расписано по минутам. В шесть ноль одну мне уже полагалось сидеть на козлах кареты в полной готовности тронуться, как только Тимирязев заберётся внутрь. Сегодня я вместо этого прыгала по кабинету на одной ноге, второй нашаривая туфлю, и одновременно натягивала блузку. Нашарила, натянула, и сразу же перешла на бег, по пути подхватив объёмистую сумку со сменой одежды для Тёмы и кое-какими бумагами.
Вихрем промчалась по коридору, вылетела на лестницу и дробно застучала каблуками вниз по ступенькам, хватаясь на поворотах за перила и балансируя сумкой. Поднимающаяся навстречу незнакомая врачиха вдруг запунцовела от смущения и дёрнулась ко мне, протягивая накрытую белым полотенцем корзинку. Забросив сумку на плечо, я сумела принять подношение, не снизив скорости. «Это для доктора вашего! Передайте ему, пожалуйста!» - крикнула женщина мне вслед. Часы в вестибюле показывали пять минут седьмого. Я толкнула дверь и выскочила на улицу.
Тимирязев, конечно, уже топтался снаружи в своем зелёном хирургическом костюме и белых резиновых бахилах - после дежурства он никогда не тратил время на переодевание. Чёрная вуаль лишила его возможности демонстрировать своё неудовольствие с помощью мимики, но мой рейф не терялся и умудрялся выражать нетерпеливое изумление всей фигурой.
- Всё-всё-всё! – пропыхтела я. - Сейчас поедем.
Из-под вуали потекло раздражённое шипение.
- Как мы поедем, если твой транспорт ещё не готов?
- Тём, мы…
- Сколько тебе нужно времени?
- Мне не…
- Один пациент в приёмном изверг на меня съеденную пищу, а ещё один обдал мне ногу мочой из катетера, вот, видишь?
Я видела: спереди тимирязевскую робу украшали огромное тёмное пятно, и широкая зелёная брючина тоже была в потёках. И всё это весьма ощутимо пованивало. Удивительно, но в ипостаси врача рейф прощал людям вещи, за которые в любой другой ситуации неминуемо убил бы на месте.
- Мне необходимо помыться!
- Полностью согласна…
- И я совсем не хочу опаздывать!
- Не опоздаешь…
Рейф сорвался на гневный рык.
- Не перебивай, человек! Тебе известно, как я дорожу каждой минутой, проведенной в больнице! Что, если из-за твоей нерасторопности я пропущу какой-нибудь интересный случай? Если поступит пациент с редкостным заболеванием, а меня в это время не окажется на месте?
- ТЁМА! – гаркнула я.
Наверное, ночное предложение придать мне статус «приближённой женщины» изменило где-то на уровне подсознания моё отношение к Тимирязеву. Прежде мне бы и в голову не пришло на него рявкнуть, а сейчас это вышло как-то само собой. Рейф ошарашенно замолк.
- Никуда ты не опоздаешь, потому что я не буду готовить карету, - поспешно сказала я, - мы возьмём извозчика.
И я замахала этим тёминым врагам, жмущимся на дальней стороне площади. Рейф молча пялился на меня, и его взгляд давил сквозь вуаль так, будто он не смотрел, а тыкал в меня двумя палками. Очень неприятное ощущение.
- Да, да, их изобрели, чтобы на них ездить, а не для того, чтобы побивать сухими булками, - с деланной беспечностью щебетала я, отчаянно семафоря извозчикам. Один из них заметил мои сигналы и двинул экипаж, огибая площадь по периметру и то и дело опасливо поглядывая на крышу больницы.
Тимирязев с сопением смотрел. Проклятье.
- Тёмочка, а я вот что тебе принесла, - заворковала я и вскинула вверх дарёную корзинку, ненавязчиво постаравшись загородиться ею от буравящего взора.
Тимирязев отстранил корзинку пальцем.
- Ты на меня кричала, - недоверчиво произнёс он.
- Вовсе и не кричала, - жалкая попытка отпереться, которая, конечно же, провалилась.
- Кричала, - упрямо повторил Тимирязев.
- Тёмочка, я не кричала, а пыталась привлечь твоё внимание, возможно, излишне громко, - продолжать и дальше тыкать корзинку ему в нос явно уже не имело смысла, так что я её опустила. - Ты меня извинишь?
– Я слышал, что так бывает, - мрачно прогудел рейф, – некоторые из людей, избираемых для личного служения, теряют уважение и начинают позволять себе неприемлемое!
- Тёооомочкааааа…
- В одном союзном улье техники видели, как первый штурман выбежал из своих покоев, а следом вылетела ваза.
- Тём…
- И разбилась! – с нажимом закончил рейф.
- А что случилось с тем, кто бросил вазу? – полюбопытствовала я.
- С той, - поправил Тимирязев, - при их штурмане долгие годы состоит человеческая женщина. Не понимаю, откуда в ней взялась столь вопиющая непочтительность.
Я-то как раз это понимала. Дня не проходило, чтобы меня не посетило желание схватить что-нибудь тяжёлое и отоварить моего рейфа по башке, а ведь я была знакома с ним всего ничего. Представляю, что было бы лет через пять.
Словно догадавшись о моих размышлениях, Тимирязев снова вперился в меня невидимым, но не ставшим от этого менее тяжёлым взглядом. Подозрение сгустилось в воздухе как миниатюрная грозовая тучка.
- Ты абсолютно прав, это просто возмутительное поведение! - немедленно с преувеличенным негодованием воскликнула я. – Хорошо, что ты планируешь обзавестись не личной женщиной, а адвокатом! Есть специальный кодекс, запрещающий адвокатам кидать вазы в клиентов.
Я взяла Тимирязева под руку (что, кстати, тоже вышло совершенно естественно, хотя ещё вчера подобное действие было бы для меня немыслимо) и спросила:
- Ну, всё-таки, что штурман сделал со своей женщиной, а?
- Он достал ей новую вазу, - неохотно ответил Тимирязев. - Больше прежней!
Наёмный экипаж подъехал к нам, но не остановился, а продолжал медленно катиться.
- Скорей запрыгивайте! – крикнул извозчик. - А то тут какой-то псих повадился всякой дрянью бросаться! – Он окинул взглядом наряд Тимирязева: - Вы ведь тут работаете, да? Не слышали, в больнице не говорят, кто этим занимается?
- Нет, - отрезал рейф. - Быстрей, пожалуйста, я тороплюсь.
Он распахнул дверцу и скрылся внутри, предоставив мне называть кучеру адрес и карабкаться вместе с корзинкой и сумкой в уже начавшую набирать ход карету.
Дома с водопроводами, а тем паче с ванными, не водятся в бедняцких кварталах, поэтому экипаж вновь объехал площадь по краю и, грохоча по неровной брусчатке, направился в деловую часть города. Творка стояла как раз на невидимой границе, отделяющей трущобы от более новых и благополучных районов, так что ехать на самом деле было недалеко. Здания вокруг становились всё импозантней, вдоль обочин появились сначала кусты, потом деревья - улица превратилась в настоящую тенистую аллею, которая скоро пересеклась с таким же зелёным проспектом. Поверни мы направо и через несколько минут оказались бы перед ратушей, но ратуша нам была без надобности - мы повернули налево, взбираясь вместе с прямым, как стрела, проспектом на холм. Мостовая была гладкая и ровная, не то, что перед больницей, - хотя справедливости ради стоит отметить, что две трети городских улиц не имели и такой, - и карета катилась с убаюкивающей плавностью. Я прикрыла глаза и провалилась в благословенную дрёму, но тут некая сволочь запихнула мне в рот скомканную тряпку.
Тряпка оказалась подолом моей юбки, а сволочью, как легко догадаться, являлся мой рейф. Приподняв вуаль, он с интересом наблюдал, как я отплёвываюсь.
- Тёмонька, зачем ты это сделал? – мягко осведомилась я, маскируя избытком ласковости кипящее во мне бешенство.
- Всё из-за слюны, - невозмутимо пророкотал Тёма. – Ты заснула, жевательные мышцы расслабились, и она потекла.
Удивительная чувствительность к чужой слюне со стороны того, кто свою пускает буквально вёдрами, но эту мысль я благоразумно оставила при себе.
- И ты позаботился, чтобы слюни не запачкали мою блузку?
Вот чего у Тимирязева было не отнять, так это честности.
- Вообще-то, я опасался, как бы они не попали на меня – свою долю телесных жидкостей я сегодня уже получил. Но если взглянуть на вещи шире, то выходит, что и твою блузку я спас тоже, - с подкупающей откровенностью сказал он. И снисходительно добавил: - Случайно вышло, можешь не благодарить.
- Тёмочка, ты такой великодушный, - выдавила я, скрипнув зубами.
Рейф приосанился и заурчал. Остаток пути я мечтала, как поеду в торговые ряды и куплю там самую огромную вазу, какую только найду.
Квартиру тоже открывала я, а Тимирязев подбадривал меня нетерпеливым бурчанием. Взять у меня сумку или корзинку, чтобы облегчить возню с ключами, каждый из которых был длиной с мою ладонь и снабжён замысловатой бородкой, он, конечно, не догадался. Да что там, он в этом направлении и не мыслил, зато стоило лязгнуть последнему замку, как рейф отодвинул меня в сторону и размашисто зашагал внутрь квартиры, на ходу раздеваясь. Я брела по его следам. Подняла шляпу, отряхнула и положила на полку, переступила через валяющиеся бахилы (одна лежала посреди прихожей, вторая в самом конце) и вошла в гостиную, где Тимирязев воевал с робой. Не расстёгивая, он потащил её через голову, застрял в вырезе и с шипением дёрнул. Стрельнув пуговицей, роба слетела, выбившиеся из пучка волосы потянулись за ней и упали на лицо рейфа, отчего возникло впечатление, что Тёма смотрит на мир сквозь тонкие струйки воды.
Впрочем, смотрел он недолго, примерно секунду, затем кинул робу на пол, выхватил у меня корзинку и с предвкушением откинул полотенце. Я наблюдала с мстительной радостью: запах давно подсказал мне, что незнакомая докторица испекла вовсе не булочки, а пирожки с капустой, но Тёме ещё предстояло выяснить, что капуста исключает сладкую глазурь.
Рейф обозрел содержимое. Моргнул. Раздвинул когтем верхние слои, изучил нижние, и его физиономия вытянулась. Я шагнула ближе, взяла корзинку за край и наклонила к себе. Пирожки выглядели чудесно. Я достала один – он был ещё тёплый – и откусила большой кусок. У Тимирязева сделался такой душераздирающий вид, что прямо хоть картину с него рисуй. «Рейф в обломе». Я сунула в рот остатки пирожка и утешающе погладила его по затылку. Нащупала заколку, удерживающую пучок, расстегнула и погрузила руку в рассыпавшиеся пряди. Тёма сощурил глаза в щелочки и с довольным сопением наклонил голову набок, чтобы мне было удобней его чесать. Его гладкие тяжёлые волосы скользили между пальцами как толстые шёлковые нити, и я опомниться не успела, как уже запустила в них вторую руку.
Да что ж такое?! С этим определённо надо заканчивать! Нельзя забывать, что это рейф, и обращаться с ним как… как с не рейфом!
Я отняла руки. Тимирязев открыл глаза и недовольно хрюкнул – он явно настроился стоять так вечно. Я скроила озабоченное лицо и с беспокойством спросила:
- Мы не опоздаем?
Рейф мигом опомнился. Сунул мне обратно корзину, напоследок громко и с брызгами в неё фыркнув, и порысил в ванную. А я съела ещё один пирожок. Конечно, не из тех, что оплевал Тёма – те я аккуратно вынула и положила на край стола, а себе взяла со дна чистый. Жевала и размышляла о роковой силе красоты. Возьмём, например, утреннюю врачиху. Казалось бы, женщина вполне зрелых лет, юношеская впечатлительность должна была бы остаться в глубоком прошлом, и, тем не менее, один лишь вид тёмкиной фигуры вдохновил её на немыслимый, с моей точки зрения, подвиг: встать до света и несколько часов возиться с тестом. И всё ради того, чтобы перед сменой угостить объект своего восторга. Интересно, так бы пылал её кулинарный энтузиазм, если бы она увидела тимирязевское лицо? Ручаюсь, что нет.
Я немножко помедитировала на тему «не взять ли третью штучку», но сумела побороть искушение и закрыла корзинку полотенцем. Стряхнула крошки и разложила на столе папку, толстую стопку исписанных листов и дырокол. Мне требовалось подшить отзывы пациентов – важное, между прочим, дело. И необходимое. Назавтра после обеда я планировала съездить к судье и получить постановление, обязывающее девицу Ла-Нови пройти осмотр у врача, выбранного стороной ответчика, то есть у Тимирязева. Ввиду того, что Тимирязев был доктором неизвестным, без имени, судья наверняка пожелает ознакомиться с его характеристикой. А что охарактеризует врача лучше, чем пачка благодарностей от счастливо вылеченных людей? Поэтому я завела в кабинете бумагу и чернильницу с ручкой, а с наружной стороны двери повесила объявление, призывающее выражать своё мнение о докторе в письменной форме.
Первыми откликнулись коллеги Тимирязева по хирургическому цеху. Тёма потряс их рационализаторским предложением: не давать больному наркоз, а ограничиться крепким связыванием - ради экономии средств и чтоб нескучно было. Восхищённые хирурги так и написали: «Склонен к новаторству».
Я вздохнула и внутренне изготовилась к тому, что положительные отзывы придётся покупать, но тут рейф меня приятно удивил: он оказался хорошим врачом. Правда, в общении с пациентами он вёл себя не просто грубо, а откровенно по-хамски, но и этот момент я наловчилась нейтрализовывать, объясняя особенностями легендской веры. «Проявлять вежливость к людям, которых боги наказали болезнью, доктору не позволяет религия…», - это стало моей дежурной фразой. Жаловаться на религиозные воззрения собственного врача народ не решался, а может для больных результат был важней реверансов – так или иначе, благодарности писались искренние, хотя, признаться честно, отнюдь не все они были заслуженными.
К примеру, случай с некоей юной девой, которая накануне плановой операции вдруг решила, что шрам нарушит её совершенную красу и лучше умереть, чем влачить существование в полном уродстве. Тёма вовсе не собирался её спасать. Да, когда дева, предварительно заперев палату, взобралась на подоконник и замерла над пропастью в пять этажей (между прочим, весьма эффектно она там выглядела в развевающейся на ветру сорочке), Тимирязев выскочил на улицу одним из первых, но лишь потому, что хотел посмотреть, как она будет падать. При всей своей демонстративной невозмутимости рейф был любопытен, как кошка. И когда он отнял у прибывшего полицейского рупор и на весь город посоветовал «женской особи» при прыжке брать левей, мол, там внизу каменный бордюр, будет куда больше повреждений – ей-то всё равно, а ему давно хотелось посмотреть, какие травмы бывают от падения с высоты, - все вокруг решили, что это такой хитрый ход. Но рейф имел в виду ровно то, что сказал, а что дева обиделась на такую нечуткость и с истерическими рыданиями нырнула обратно в палату, так это чистая удача.
«Неприятная и эгоистичная особа, - пожаловался мне Тёма, вернувшись в кабинет. – Могла бы и прыгнуть для доктора». Тем не менее, этот эпизод добавил в мою копилку сразу несколько очков. Кроме родственников девы ещё с десяток восприимчивых людей из числа зрителей выразило на бумаге свой экстаз от тимирязевского «тонкого знания психологии».
Тщеславный Тимирязев отзывы про себя читать любил, прочёл и эти. Тонкое знание психологии, ха! Рейф запомнил, что оно у него есть, и как только подвернулся случай, незамедлительно с блеском применил. Под раздачу попала семья с благородной (хотя и не настолько благородной, как Дартови) фамилией. Представьте себе утончённых – волосок к волоску, каждый жест отрепетирован – аристократов, истинных столпов общества. Представили? А теперь представьте их наследника, мальчика десяти лет в отутюженном костюмчике, вежливого и манерного. Не мальчик - бриллиант, но, увы, с изъяном: у громкофамильного наследника имелась странная мания. Ему нравилось глотать всякие малосъедобные предметы типа окурков и камушков из клумбы. И после этого он, конечно, блевал. Извергался, как гейзер, причём в самый неподходящий момент. Ну как показывать такого друзьям?
Немало частных лекарей смотрело мальчика, и все они, взяв, предварительно, солидный гонорар, приходили к выводу, что «страсть сия контролю детского разума не поддаётся и возможностей её обуздать не имеется».
- Так и говорят? – без особого интереса спросил Тимирязев. Он уже понял, что перед ним совсем не Великая Медицинская Загадка, и откровенно скучал. – Возможностей не имеется? Ну-ну…
И приступил к лечению. Жестом подозвав ребёнка к себе, он снял с ручки колпачок и молча положил на столешницу. Наследник так же молча взял колпачок и сунул в рот. Тимирязев стремительно взмахнул рукой. БАЦ!! Думаю, ни одна голова в этой семье не встречалась прежде с подобной затрещиной. Колпачок вылетел из детского рта и приземлился в углу. Следом в тот же угол прибыл и сам мальчик. Родители потрясённо ахнули, но рейф оборвал их протесты, не терпящим возражения тоном потребовав поднять наследника и тащить назад.
- И колпачок подберите, - повелел он.
Аристократы послушались – подняли, притащили; обслюнявленный колпачок отец подал Тимирязеву лично. Рейф брезгливо взял его марлевой салфеткой и снова положил перед ребёнком. Мальчик посмотрел исподлобья, крепко сжал губы и сунул руки в карманы.
- Ну вот, всего одна процедура, а уже наблюдается улучшение, - удовлетворённо молвил рейф и победно напыжился. – Рецепт на тумаки нужен? Раз нет, свободны. Перед уходом не забудьте написать, как я вам помог.
Удивительно, но отзыв аристократов был положителен.
Следующий лист покрывали детские каракули – маленькая девочка сообщала миру, что «доктор издавал смешные звуки», и она не выдумывала: Тёма их действительно издавал. Осматривал её и басовито гудел «У-ня-ня!» - от удовольствия, что она болеет, конечно, а не чтобы её повеселить, но девочка всё равно впечатлилась. Неоднозначный отзыв: с одной стороны, детская благодарность в сто раз дороже взрослой, а с другой – судья может заинтересоваться… А, пусть будет, решила я наконец; если зададут вопрос скажу, что это было такое специальное религиозное песнопение.
- Здравия желаю, барышня! – раздалось за спиной.
Я набрала воздуха для визга, но вовремя узнала голос Ковалёва и вспомнила, что сама дала капитану ключ, не ожидая, правда, что он им воспользуется. Женщин в больнице работало много, а капитан был мужчиной видным и - очень важно! – непривередливым: женщин он любил всяких, а вернее, вообще ВСЕХ. Неудивительно, что ему всегда было где и с кем провести ночь. И день тоже.
- Ты что тут делаешь?
Ковалёв смущённо потупился.
- Никому не говори, но я тут отдыхаю.
Неужели предложение наконец превозмогло спрос?
- Таки одолели тебя дамочки? – понимающе усмехнулась я.
- Одолели, - сокрушённо подтвердил Ковалёв, - Слушай, не думал, что до такого когда-нибудь дойдёт, но вчера я вдруг понял, что если не посплю – сам, один! – то сдохну. А ты чем занимаешься?
- Отзывы на Тимирязева разбираю, - я похлопала по пачке ещё не подшитых бумаг, - завтра представлю их судье.
- Ух ты, много! – оценил Ковалёв. – Кстати, о Тимирязеве. Я сейчас мимо ванны проходил, он там вовсю расплёскивает акваторию. На кита охотится?
Доносящиеся из ванной гулкие удары и могучие всплески были слышны даже тут.
- На вражеский улей, - пояснила я. - То есть на самом деле он лупит мочалкой резинового утёнка, но представляет, что это улей.
- Резинового утёнка нельзя утопить мочалкой, - заявил Ковалев с категоричностью человека, который сам пробовал и не преуспел.
- Можно. Если перед решающим ударом из утёнка выжать воздух и втянуть воду.
Ковалёв гымкнул, и у меня создалось впечатление, что он до такого способа не додумался.
- Изобретательные сволочи эти рейфы, - пробормотал он.
Внезапно удары и всплески прекратилась, взлетел и резко оборвался возмущённый рёв. Так, не провалился ли мой Тёма в качестве неожиданного сюрприза к соседям снизу? В наступившей тишине я поспешила к ванной и заглянула внутрь. На полу было море разливанное, стены мокро блестели, и даже с потолка капало (впервые увидев, как Тёма купается, я тотчас связалась с управляющим домом и договорилась, что после нашего отъезда он будет присылать уборщицу). Тимирязев никуда не провалился. Он сидел в ванне и сердито смотрел на мочалку, валяющуюся на кафеле на полпути к двери. Видимо, войдя в боевой раж, он выронил её при замахе.
- Кажется, сегодня утка победила, - пробормотала я и пошла поднимать беглое оружие.
Тёма погрузился в воду по самые ноздри и наблюдал, как я пробираюсь среди луж. Со своей бледной кожей, окруженный колышущимися волосами, он роковым образом напоминал утопленника. Я содрогнулась от этого внезапного сравнения. Рейф заметил.
- Когда ты на меня вот так смотришь, мне почему-то хочется начать оправдываться, - пробубнил он, слегка приподнявшись над водой. – А это противоестественно – оправдываться перед человеком!
Он решил, что меня передёрнуло из-за свинарника, который он тут развёл. В принципе, всё верно. Если всерьёз взвешивать – а я не взвешивала, клянусь! – вариант переезда к Теме на улей, то вот эти лужи изрядным грузом легли бы на противоположную чашу весов. Есть ли у них там уборщицы? А заодно и прачки. Здесь-то я всё тёмино шмотьё, не чинясь, сдавала в больничную прачечную, но кто же занимается стиркой на улье?
- Тём, у тебя дома ванна есть? – спросила я из чисто научного, разумеется, интереса.
- Нет.
Слава Предкам!
– Улей велик, но это всё-таки космический корабль, и место ограничено, - сказал рейф. – А жаль.
Вдруг он прищурился, и я мгновенно насторожилась. Когда мой рейф начинал смотреть с таким вот выражением, это почти всегда означало, что он измыслил, какую новую пользу можно из меня извлечь. И точно: из ванны поднялась тимирязевская нога и перевесилась через край, выплеснув на многострадальный пол ещё несколько литров «акватории».
- Раз уж ты здесь, то потри мне пятки, - проурчал Тёма.
Щаз! Этому рейфу только мизинец дай, он руку по самые уши отгрызёт. Начнётся с пяток, а там я и моргнуть не успею, как придётся тереть всего Тёму сверху донизу. А мне и без того есть чем заняться.
- Тёмочка, я бы с радостью, - я так торопилась пресечь начинание рейфа, что даже забыла изобразить вежливое огорчение, каким обычно подслащивала все отказы, - но тереть чужие пятки мне не позволяет моя религия!
Рейф озадаченно нахмурился.
- Какая знакомая фраза…
Я кинула мочалку в ванну и ретировалась.
Ковалёв, склонившись над столом, листал бумаги и пожирал сразу два сложенных вместе пирожка.
- Надеюсь, ты взял их из корзинки, - сказала я, обойдя его и усевшись на своё место.
Ковалёв перестал жевать, активно зашевелил лицом, перегоняя откушенные куски за щеку, и спросил:
- А чем лежащие на столе нехороши?
- Они оплёваны господином Тимирязевым.
Коваль снова принялся жевать:
- Ерунда, армия не брезглива, - прочавкал он, - тем более Тёмка, считай, сын полка.
- А Тёма в курсе своего сыновства?
- Неа, он думает, что он – наш начальник, но мы-то знаем правду! Ой, смотри, я свой отзыв нашёл! – Ковалёв радостно взмахнул листом с одним единственным сиротливым словом на незнакомом языке, размашисто начертанным от нижнего левого угла к верхнему правому. – Помнишь?
Ещё бы не помнить! В то утро, - а с того момента, как его унес от нас вихрь молоденьких Помощниц, миновало без малого четверо суток, - Ковалёв безмолвным видением возник на пороге тимирязевского кабинета. Выражение лица его было расслабленно-счастливое, а глаза смотрели поверх наших голов с мечтательной отстранённостью. Причём если глядеть поверх моей головы труда не составляло, то пустить взор поверх макушки выпрямившегося во весь рост Тёмы без использования стремянки – это надо было очень постараться, но Ковалёву это давалось без малейших усилий. В руке он сжимал большую сардельку - знак того, что рабочие мужские образцы, в отличие от выставочного Тимирязева, в Творке кормят не хлебом, а мясом.
Сохраняя прежнее очарованное выражение лица, он поковылял через кабинет, деревянно переставляя негнущиеся ноги. Рейф, похмыкивая, поворачивал вслед за ним занавешенную физиономию, и, наконец, промолвил, демонстрируя то, что у их расы сходит за чувство юмора:
- Если так перетруждаться, детородный орган может отпасть.
- Ниччо, - протянул Ковалёв голосом слабым и томным, - не отпадёт…
Он наткнулся на кушетку и с облегчённым вздохом рухнул поперёк. Мы с Тимирязевым приблизились и склонились над телом. Ковалёв умиротворённо причмокнул и смежил очи. Рейф молча поднял его за ремень брюк и ворот тужурки и развернул как положено. Ковалёв ответил благодарным храпом, рука с зажатой в ней сарделькой свесилась до пола. Я выкорчевала сардельку из капитанской хватки и обежала взглядом кабинет, прикидывая, куда её деть. На подоконнике стояла моя тарелка, очень удачно забытая после завтрака. Я потянулась к ней.
- Нет, - рыкнул Тимирязев и снова приподнял Коваля за пояс. – Положи еду сюда.
- Под него? Зачем?
- Тогда она не остынет. Он проснётся, и съест. – И наставительно прибавил: - Этот человек предпочитает тёплую пищу.
Едва не растрогавшись от такого проявления заботы, я не стала спорить и начала свободной рукой обшаривать карманы Ковалёва. Тимирязев зашипел на меня.
- Что ты делаешь?
- Еду нельзя класть просто так, она испачкается и станет непригодной. И на одежде жирное пятно останется. А значит, надо её завернуть, – я нащупала в одном из карманов запечатанный чехольчик, выудила и протянула рейфу, – вот в это. Помоги, пожалуйста, открыть.
Рейф без лишних слов вспорол упаковку когтем, по ходу дела зацепив содержимое. Натянув изделие на сардельку, я обнаружила сбоку рваную дырку и возблагодарила Предков за то, что наши с Тёмой взаимоотношения не дошли до использования этих штук по назначению – Тёма бы мне чехольчиков наоткрывал, ага.
- Тём, а у рейфов с людьми точно потомства быть не может? – спросила я, задумчиво колупая ногтем край дырки.
- Уверен. Клади! - яростно зарычал Тимирязев, и я торопливо сунула зачехлённую сардельку в просвет между кушеткой и Ковалём.
Рейф отпустил пояс. Капитан шлёпнулся животом на свой обед и проспал на нём до полудня.
Когда над городом поплыл перезвон больших ратушных часов, Ковалёв зевнул и со стоном пошевелился.
- Всё ноет, всё-превсё, - пожаловался он в пространство, и, охая, медленно встал на четвереньки, попятился назад и сел на пятки. И посмотрел вниз, на некий лежащий на койке предмет. Предмет походил на увядшую колбаску и тускло просвечивал телесно-розовым сквозь обтягивающую его тонкую резину.
Да-а… давненько так не орали в этой больнице.
Ковалёв дрожащим пальцем ткнул предмет. Мы с рейфом злорадно наблюдали.
- Сарделька, - обморочно выдохнул капитан, – как она тут оказалась?
- Господин Тимирязев решил, что так она сохранит тепло и её будет приятней есть, - пояснила я. – Давай, кушай.
Ковалёв, забыв, что у него ноет всё-превсё, вскочил, экспрессивно схватил сардельку и, широко размахнувшись, метнул в окно. Затем повернулся и отвесил рейфу поясной поклон.
- Спасибо, Тёма, за заботу!
Рейф флегматично указал на стопку бумаги на столе:
– Все благодарности туда. Женщина даст тебе ручку и чернила.
Так появилась эта запись.
- Чуть меня в гроб не вогнали, - ностальгически улыбнулся Коваль, погладив лист. – Я ведь со сна чёрте что подумал, решил, накаркал Тёмка со своим «отвалится». Бан, можно я свой отзыв на память возьму?
- Бери, – отмахнулась я. – Всё равно на вашем языке никто не читает. А теперь не мешай, мне надо успеть подколоть оставшееся. – И с удвоенной скоростью защёлкала дыроколом.
Хотя, знай я, что Тимирязев собирается отмочить в самом ближайшем будущем, я бы с благодарностями не возилась.
Злостное рейфоманище: рейфы понад усё! (а Путина - в президенты Пегаса!!!)
|
|
|
|
|
Я уж думала, автор решил забить на фик. 
